Дед Захар всегда был частью своей земли, будто корень старого дерева, глубоко проросший в почву и не подвластный времени. Для него каждый камень в саду, каждая тропинка, протоптанная к реке, имели собственную память, и потому мысли о переезде казались нелепыми. Когда в деревню пришли застройщики, суля деньги и новую жизнь, Захар лишь хмурился и разводил руками: разве можно купить дом, в котором хранятся голоса предков? Но его соседи думали иначе.
Один за другим они подписывали бумаги, собирали нехитрые пожитки и исчезали, словно растворяясь в воздухе. Пустые дворы стояли мёртвыми тенями, окна смотрели в никуда, а колодцы, некогда полные смеха и разговоров, тянулись в безмолвие. Там, где пахло свежескошенным сеном, теперь сквозил ветер, и только старик продолжал цепляться за своё прошлое. Он словно оставался последним свидетелем того, что когда-то называлось деревней, и в его упрямстве звучала не гордость, а отчаянное сопротивление забвению.
За горизонтом уже вырастали новенькие бетонные коробки — ровные, одинаковые, холодные. Их блеск контрастировал с тёплой шероховатостью деревянных изб, которые рушились одна за другой. Для застройщиков Захар был лишь помехой, но для самого себя он стал хранителем того, что больше некому защищать. Его присутствие напоминало о том, что истинная ценность не в квадратных метрах и не в обещаниях комфорта, а в памяти о корнях. И пока он остаётся в своём доме, деревня жива — хотя бы в одном сердце, которое отказывается сдаться.
