Ночной звонок разорвал неподвижную тишину старинного особняка на окраине города — резкий, настойчивый, как будто давно ожидаемый. В доме, где часы давно остановились на двадцати трёх минутах без одиннадцати, никто не спешил открывать. Скрип кованых ворот эхом прокатился по пустынным аллеям, будто сама усадьба вздрогнула от воспоминания. По изъеденным временем каменным ступеням, покрытым мхом и тенями, неспешно поднялся незваный гость. Он не торопился. Он пришёл.
Его силуэт, вытянувшийся в свете редких фонарей, будто не принадлежал этому миру — слишком тонок, слишком неподвижен, слишком похож на отражение, которое не должно было остаться после исчезновения. Он сливается с тенью старых лип, будто вырос из их корней, и шаги его звучат не как приближение, а как отсчёт — каждый удар каблука меряет расстояние до границы между прошлым и настоящим, между жизнью и тем, что за ней осталось.
Внутри особняка кто-то замирает у двери, рука дрожит на ручке. Они знали, что он вернётся. Даже если прошло десять лет. Даже если письма сгорели, а имена вычеркнули из семейной хроники. Некоторые долги не гасятся временем. Некоторые тени не исчезают с восходом солнца. И когда дверь, наконец, скрипит, открываясь, в глазах того, кто стоит по ту сторону, читается не страх. А облегчение. Потому что он больше не будет ждать. Он здесь. И теперь — всё будет кончено. Или, возможно, только начинается.
