Анна жила так, будто её существование было партитурой, в которой каждая нота отточена и выверена до совершенства. Утро встречало её мелодией музыкальной шкатулки — подарка мужа, напоминающего, что день начинается по расписанию. В восемь часов она уже скользила в прозрачном лифте небоскрёба, готовая вести переговоры с инвесторами, а в полдень её уверенные шаги звучали в такт генеральной репетиции с оркестром. В каждом движении, в каждом слове Анна казалась воплощением гармонии, где случайности были недопустимы.
Вечера подводили черту под этой идеально выстроенной симфонией. Закатный свет окрашивал шпиль ресторана, а Анна садилась за ужин с той же сосредоточенностью, с какой дирижировала музыкантами. Она умела скрывать усталость, маскировать сомнения и держать ритм, даже когда мир вокруг стремился сорваться в какофонию. Для окружающих её жизнь выглядела безупречной мелодией — чередой побед и успехов, где каждое движение продумано заранее.
Но за этой стройной музыкой скрывался иной мотив. Анна всё чаще ловила себя на мысли, что партитура, написанная ею самой, стала слишком строгой и лишённой импровизации. Её идеальная жизнь больше напоминала бесконечный концерт, где аплодисменты звучат вовремя, но лишены искренности. В глубине души она жаждала фальшивой ноты, ошибки, случайного аккорда — чего-то, что вернёт ей ощущение настоящего. Ведь даже в самой совершенной симфонии наступает момент, когда тишина становится громче музыки.
