Анна вошла в сияющий зал закрытого приёма так, будто этот вечер принадлежал только ей — не из тщеславия, а потому что больше никто не осмеливался им владеть. Хрустальные люстры, вспыхнувшие будто по команде, разлили по залу свет, острый и чистый, как лезвие. Он скользил по её платью, падал в глаза — и в них отражался не просто блеск кристаллов, а холодный, неумолимый блеск решимости. Она не улыбалась. Не кивала. Шла — медленно, ровно, как идёт тот, кто знает, что остановить его уже невозможно.
Звон бокалов оборвался. Негромкий смех стих. Даже музыка, казалось, замедлила ритм. Все, кто ещё минуту назад был погружён в светские игры, обмен репликами и демонстрацию статуса, вдруг замерли. Взгляды, рассеянные и ленивые, потянулись к ней — сначала с любопытством, потом с настороженностью, а затем с растущим осознанием: это не просто гостья. Это приговор.
Она подошла к микрофону, не попросив слова, не дожидаясь приглашения. Тишина стала плотной, как стена. И когда она заговорила — тихо, но с такой чёткостью, что каждое слово врезалось в воздух, — стало ясно: она пришла не просить. Она пришла обвинять. Назвать имена. Разрушить фасады. Потому что за всем этим блеском, за этими улыбками и дорогими костюмами, прятались преступления, которые давно пора вынести на свет.
Анна не была мстительницей. Она была последним звеном, которое не оборвалось. И в этот вечер, под взглядом сотни глаз, она превратила приём в суд. Не по закону. По правде.
